..когда я приезжаю, - тишина. Не пахнет абрикосовым вареньем… Вообще едой не пахнет, и до сна иду пройтись местами преступлений – скамеечка про первый поцелуй, шелковица про содранную кожу… ( «Хорошая, родная, не балуй» - бабулю предсказуемо тревожит взросление внезапное моё, моё непонимание запретов… и блинчики с черникой подаёт, как панацею, лечащую это.)
…когда я приезжаю – холодок – бежит по полу, трогает колени… И спаленка с периной в потолок уже не тянет, призывая к лени, а так себе – прикрыта и строга, не помня ощущений и моментов… (А правды точно не было в ногах – перина для меня была плацентой. В ней снились безмятежнейшие сны, и я была клубком, цветком и внучкой. И, кажется, спала бы до весны, метель рисуя шариковой ручкой во сне своём. А бабушка пока самозабвенно делала пельмени – и я бежала ровно в два броска, голодные и юные мгновенья…)
…когда я приезжаю – пустота. В глазницах окон, в старом шифоньере. Пусты мои любимые места, закрыты многочисленные двери. И шахматы на дедовом столе слегка вразброс от сквозняка и пыли. («Ты молодчина, ты дралась, как лев! Еще чуть-чуть – твои бы победили! Ну не реви, давай сюда свой нос…» - щекой к щеке, ладонью по косицам. И запах честных, крепких папирос прирос к моим подмоченным ресницам.)
......
…а солнце кувыркается в траве. И, знаете? Не будем о могилах – они там есть, мои родные две, но тссссс – не в них немыслимая сила, не в памяти услужливой моей… а в том, что есть такое свято место и что сейчас я для своих детей уже умею тоже строить детство, что суть вещей, сдаваемых в архив, для нас уже потеряна навеки, что дом не умер, если город жив, что люди уходящие – как реки…