Не для поднятия настроения

В детском доме его называли Обрубышем. Иногда Саньке казалось, что это
его фамилия.
- Эй, Обрубыш, не мешай!- кричали ребята, играя в футбол.
- Пни мяч!- ехидно просил Колька Завьялов, зная, что Санька не устоит на
короткой ноге.- Эх, ты, обрубыш!
Мальчишка хмуро молчал, до боли сжимая худенькие кулаки. Он давно уже не
плакал. Отворачивался и, хромая, уходил в парк. Обрубышем его прозвали
потому, что одна нога была короче другой. По этой причине он и оказался в
детском доме.
Узнав, что ребёнок родился калекой, его мать одиннадцать лет назад
написала «отказную». Это заявление Санька видел сам, когда относил
личные дела в медпункт. Медсестра дала ему папки, а сама побежала к
телефону. Она и не подумала, что, увидев свою фамилию, Санька откроет
папку и прочитает отказное заявление. Все дети в детских домах ждут
своих родителей. А он ждать перестал. И плакать перестал тоже. Его
сердце надело на себя панцирь, который спасал от обид, одиночества,
нелюбви.
В детском доме были свои традиции. Накануне Нового года воспитанники
писали письма Деду Морозу. Эти письма директор передавал спонсорам,
которые старались выполнить просьбы детей. Попадали такие письма и в
лётную эскадрилью. Как правило, дети просили о чуде: найти папу и маму. И
тогда те, кто такие письма открывал, ломали головы над подарками.
Бортовой инженер майор Чайкин тоже получил такое письмо. Он сунул его в
карман «лётки» и решил прочитать дома, чтобы с женой и дочерью обсудить,
что можно купить.
Вечером, за ужином, он вспомнил о письме, вскрыл его и вслух прочитал:
«Дорогие взрослые, если можете, подарите мне, пожалуйста, ноутбук. Не
тратьте деньги на игрушки и одежду. Здесь всё есть. А через Интернет я
смогу найти друзей и, может быть, родных людей». Внизу стояла подпись:
«Санька Ивлев, 11 лет».
- Надо же,- сказала жена, -какие дети сегодня умные стали.
Действительно, через Интернет он найдёт всех, кого надо.
Дочь Аня взяла письмо, перечитала его. Отец заметил, что у девочки
дрогнули губы.
- Ты чего?- спросил он.
- Знаешь, пап, а ведь он не надеется найти своих родителей,- сказала
она,- он их вообще не ищет, потому что их нет. Для него ноутбук – это
спасение от одиночества. Видишь, он пишет: «…найти друзей или родных
людей». Родными ведь могут стать и чужие люди. Давайте из моей копилки
возьмём деньги, купим ноутбук и отнесём этому мальчику подарок.
Новогодний праздник в детском доме проходил в три смены. Санька
относился к среднему возрасту. Утренник с хороводами под ёлкой и играми
проходил днём. Как обычно, было представление. Потом дед Мороз и
снегурочка зажигали ёлку. Затем гости-спонсоры вручали подарки.
Некоторых детей на каникулы в семьи брали всё те же спонсоры.
Санька никого не ждал. Он привык видеть, что берут красивых девчонок. А
письмо он написал просто так. Все писали – и он написал. Правда, сегодня
среди гостей он увидел мужчину в форме лётчика. У него даже сердце
дрогнуло, но он отвернулся и незаметно вздохнул. Получив кулёк с
конфетами, мальчик, хромая, направился к выходу.
- Саша Ивлев!- услышал он своё имя и оглянулся.
За спиной у него стоял тот самый лётчик. Санька успел заметить лычки от
медалей на его груди и значки.
- Здравствуй, Саша! – сказал лётчик.- Мы получили твоё письмо и хотим
сделать тебе подарок. Но прежде давай познакомимся. Меня зовут Андрей
Владимирович или просто дядя Андрей.
- А меня – тётя Наташа,- сказала стоящая рядом с ним женщина.
- Я – Аня,- улыбнулась девочка.- Мы с тобой ровесники.
- Ну, а я – Санька Обрубыш,- ответил он.
Девочка хотела что-то спросить, но мужчина подал Саньке коробку и
сказал:- Это тебе от нас. Пойдём куда-нибудь, мы покажем, как
пользоваться ноутбуком.
Они зашли в пустой зал, где ребята делали уроки. Девочка Аня показала,
как включать и выключать ноутбук, входить в систему, зарегистрировала
его в «В контакте». Мужчина сидел рядом и только подсказывал. Санька
ощущал его тепло, силу и защиту. Девчонка трещала, как сорока, без
умолку. Но мальчик отметил, что она не нюня, в ноутбуке здорово
разбирается, в секции занимается. Прощаясь, женщина обняла его. Тонкий
аромат её духов защекотал в носу и в глазах. Санька на мгновение замер,
затаив дыхание. Потом высвободился и, не оборачиваясь, пошёл по
коридору.
- Мы ещё придём!- крикнула девочка.
Теперь жизнь Саньки изменилась. Он уже не обижался на прозвище и не
обращал внимания на Кольку. В Интернете можно было найти много
полезного. Его давно интересовали самолёты. Он узнал, что первым
массовым военно-транспортным самолётом был «Ан-8», что разработал его
Антонов, что «Ан-25» - это его разновидность.
По выходным дням приходили дядя Андрей и Аня. Иногда они вместе ходили в
цирк, играли в автоматы. Санька всегда стеснялся, отказывался, ему было
неудобно, что они везде за него платят.
В то памятное утро его позвали в кабинет директора. Он вошёл и увидел
тётю Наташу. Сердце нехорошо дрогнуло. Пересохло в горле.
- Саша,- сказал директор.- Наталья Викторовна просит тебя отпустить на
два дня с ней. Если ты согласен, то я тебя отпущу.
- Саня, сегодня День авиации. В части дяди Андрея будет большой
праздник. Он приглашает тебя. Поедешь?
Санька закивал головой, не в силах вымолвить ни слова.
- Вот и хорошо,- сказала женщина, подписывая заявление.
И обрадованный Санька вышел вместе с ней из кабинета.
Первым делом они заехали в магазин. Купили ему джинсы и рубашку.
Посмотрев на растоптанные Санькины кроссовки, Наташа повела его в
обувной отдел. С обувью пришлось повозиться, потому что размер ног был
разный. Санька смущался, но она сказала: « Ничего, после праздника
поедем в ортопедический салон и закажем тебе ботинки. Один будет на
специальной подошве, тогда ноги будут на одном уровне, хромать почти не
будешь. И со стороны будет незаметно».
Потом заехали в парикмахерскую и домой, чтобы забрать Аню. Санька
впервые переступил порог не детского дома. Он никогда не был в
квартирах. Неповторимый запах семьи, уюта и чего-то ещё тёплого и
родного окутал всё его существо. Он робко прошёл в комнату и, сев на
краешек дивана, огляделся. Большой аквариум стоял в углу. В нём плавали
разные рыбки. Санька таких видел только по телевизору. У окна, в круглом
стеклянном аквариуме сидела черепаха и, вытянув шею, смотрела на
мальчика.
- Я готова,- сказала Аня,- идём, Сань, мама нас догонит.
Они спустились в лифте вниз и пошли к машине. Возле песочницы стоял
мальчишка и смотрел по сторонам. Увидев их, закричал:
- Кандыль- баба, кандыль- дед!
- Подожди,- сказала Аня и подошла к кричащему.
В то же мгновение Санька увидел, как она резко повернулась, и мальчишка
плюхнулся в песочницу.
- Во даёт!- только и сказал он, лёжа на песке.- Я же пошутил.
- В другом месте шути,- ответила девчонка.
Аэродром был расцвечен красками. Их встретил дядя Андрей и повёл к
своему самолёту. У Саньки захватило дух, когда он близко увидел
гигантскую серебристую машину. Его душа до глубины была поражена мощью
самолёта. Потом был концерт, развлекательная программа и авиашоу. Люди
смотрели в небо, махали руками, радостно кричали. Когда показался
самолёт дяди Андрея, Аня тоже замахала и закричала:
- Папа летит! Папа!
И Санька тоже неуклюже запрыгал и в восторге закричал:
- Папа! Вон папа летит!
Он даже не заметил, что девочка давно молчит и смотрит на мать. А та
почему-то вытирает глаза.
Вечером, после ужина, Андрей сел рядом с Санькой и обнял за плечи.
- Знаешь,- сказал он,- все люди должны жить в семье. Только в семье
можно научиться любить, беречь друг друга, защищать и быть любимым.
Хочешь быть членом нашей семьи?У Саньки к горлу подкатил тугой комок и
перекрыл дыхание. Он прижался к мужчине и прошептал:- Папка, я тебя
всегда ждал.
Через месяц счастливый Санька прощался с детским домом. Он осторожно и
гордо сошёл с крыльца, держась за руку отца, и, почти не хромая, пошёл к
выходу. Возле ворот они остановились. Санька оглянулся и помахал
стоящим на крыльце ребятам и воспитателям рукой.
- Сейчас мы перешагнём черту, за которой у тебя начнётся другая жизнь,-
сказал отец.- Забудь обо всё плохом, что было. Но вспоминай людей,
стоящих на крыльце. Это они помогли тебе выжить. Будь всегда благодарен
тем, кто помог тебе в жизни.© Надежда Франк

Это произошло в конце XIX столетия. Петербург. Канун Рождества. С залива дует холодный, пронизывающий ветер. Сыплет мелкий колючий снег. Цокают копыта лошадей по булыжной мостовой, хлопают двери магазинов — делаются последние покупки перед праздником. Все торопятся побыстрее добраться до дома.

Только маленький мальчик медленно бредет по заснеженной улице. Он то и дело достает из карманов ветхого пальто озябшие покрасневшие руки и пытается согреть их своим дыханием. Затем снова засовывает их поглубже в карманы и идет дальше. Вот останавливается у витрины булочной и разглядывает выставленные за стеклом кренделя и баранки.
Дверь магазина распахнулась, выпуская очередного покупателя, и из нее потянуло ароматом свежеиспеченного хлеба. Мальчик судорожно сглотнул слюну, потоптался на месте и побрел дальше.

Незаметно опускаются сумерки. Прохожих становится все меньше и меньше. Мальчик приостанавливается у здания, в окнах которого горит свет, и, поднявшись на цыпочки, пытается заглянуть внутрь. Немного помедлив, он открывает дверь.
Старый писарь сегодня задержался на службе. Ему некуда торопиться. Уже давно он живет один и в праздники особенно остро чувствует свое одиночество. Писарь сидел и с горечью думал о том, что ему не с кем встречать Рождество, некому делать подарки. В это время дверь отворилась. Старик поднял глаза и увидел мальчика.

— Дяденька, дяденька, мне надо написать письмо! — быстро проговорил мальчик.
— А деньги у тебя есть? — строго спросил писарь.
Мальчик, теребя в руках шапку, сделал шаг назад. И тут одинокий писарь вспомнил, что сегодня канун Рождества и что ему так хотелось сделать кому-нибудь подарок. Он достал чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернила и вывел: “Петербург. 6 января. Господину…”
— Как фамилия господина?
— Это не господин, — пробормотал мальчик, еще не до конца веря своей удаче.
— Ах, это дама? — улыбнувшись, спросил писарь.
Нет-нет! — быстро проговорил мальчик.
— Так кому же ты хочешь написать письмо? — удивился старик,
— Иисусу.
— Как ты смеешь насмехаться над пожилым человеком? — возмутился писарь и хотел указать мальчику на дверь. Но тут увидел в глазах ребенка слезы и вспомнил, что сегодня канун Рождества. Ему стало стыдно за свой гнев, и уже потеплевшим голосом он спросил:
— А что ты хочешь написать Иисусу?
— Моя мама всегда учила меня просить помощи у Бога, когда трудно. Она сказала, что Бога зовут Иисус Христос. — Мальчик подошел ближе к писарю и продолжал: — А вчера она уснула, и я никак ее не могу разбудить. Дома нет даже хлеба, мне так хочется есть, — он ладонью вытер набежавшие на глаза слезы.
— А как ты ее будил? — спросил старик, поднявшись из-за своего стола.
— Я ее целовал.
— А она дышит?
— Что ты, дяденька, разве во сне дышат?
— Иисус Христос уже получил твое письмо, — сказал старик, обнимая мальчика за плечи. — Он велел мне заботиться о тебе, а твою маму забрал к Себе.

Старый писарь подумал: “Мать моя, уходя в мир иной, ты велела мне быть добрым человеком и благочестивым христианином. Я забыл твой наказ, но теперь тебе не будет стыдно за меня”.

Борис Ганаго

Я вчера ошиблась этажом
В здании тридцатой гор.больницы -
(Это ветхий, очень старый дом,
Где скрипят тоскливо половицы)

- Как пройти отсюда на массаж?
- Выше. Выше, прямо и направо,
Лестничный пролет. Второй этаж.
За стеклом хирурги-костоправы.

Все не то: А это что за вход?
(осторожно дверцу открываю)
- Девушка, у нас сейчас обход.
Не мешайте! - (я и не мешаю).

- Вы к кому?
- Да, в общем, ни к кому:
- Ах, наверно, Вы из меценатов?
- Из кого? Простите... не пойму.
- Проходите в первую палату!

Ладно: От чего бы не пройти,
Раз уж так активно приглашают?
Господи, куда твои пути
Приведут сегодня? Я не знаю.

В коридоре сумрачная тишь,
Ожиданье придавило плечи.
Вдруг, смотрю... застенчивый малыш
Осторожно вышел мне на встречу.

(гoда два ему, а, может, три):
Застеснялся... поспешил обратно...
- Стой, хороший мой. Не уходи!
Но мальчонка убежал в палату...

- Девушка, не стойте у дверей!
Проходите и располагайтесь.
Здесь пятнадцать отказных детей.
Поиграйте с ними: Не стесняйтесь.

- Что сказали вы? Мне не понять...
"Отказных"? Что значит это слово?
- Господи, ну бросила их мать!..
(надо ж быть такою бестолковой!)

- Бросила? Как это?
- Да вот так!
Вы как будто первый день на свете!
Ведь в России форменный бардак -
(Все мы, в чем-то, брошенные дети).

Надо мной разверзлись небеса -
Как во сне я шла по коридору,
И упрямо горькая слеза
Застилала свет, мешала взору...

Пять кроваток к ряду у стены -
(В них лежат трехмесячные крошки).
Дети спят:. возможно, видят сны...
Тихо солнце льётся из окошка.

Медленно на цыпочки встаю:
Кто там плачет?
- Ладушка проснулась?
Успокойся... Баюшки-баю.
Ах, как сладко-сладко потянулась.

Я беру на руки малыша:
- Так... штанишки мокрые: Бывает -)))
Ну не плачь, - шепчу я, чуть дыша, -
Мы сейчас пеленки поменяем.

- "Доченька": хорошая моя: -
Подношу к губам твои ладошки, -
Мама здесь... сегодня мама - я...
Всё по правде: всё не понарошку.

Девочка глядит в мои глаза,
И в улыбке растянулся ротик...
Я молчу, не знаю, что сказать,
Робко глажу спинку и животик.

Маленькими ручками дитя
Обхватило вдруг меня за шею
И прильнуло с нежностью, любя.
(я собою больше не владею)

Не могу сдержать горячих слёз,
Поправляя сбитую подушку,
Задаю бессмысленный вопрос:
- Где же мать - беспечная кукушка?

Милая, ну, как же ты могла?!!!
Как? Ребенка подарила миру,
Чтоб затем, лишив его тепла,
Укатить транзитным пассажиром?

Не виню... Поверишь??? Видит Бог,
Знаю все о женской трудной доле.
Мир безумен... мир порой жесток
(сердце разрывается от боли...).

Вот вошел в палату карапуз,
Ножками едва передвигая.
- Стоп. Не падать! Господи, Иисус!
Что мне делать с вами? Я не знаю...

Сколько здесь печальных добрых глаз!
Как согреть вас всех, помилуй, Боже.
- Я иду: бегу к тебе... сейчас...
- Как его зовут?
- Его? Сережа...

- Ну, Сергунька, ты уже большой.
Нам ходить давно пора учиться!
Дай мне ручку: шаг, теперь второй,
Так, еще, а ну-ка не лениться!

Молодец! Серега, ты герой...
Скоро будешь бегать - не догонишь,
Леночка, не плакать: я с тобой...
Не вертись! - бутылочку уронишь,

Пей, моя родная, молочко:
Подрастай: И будь всегда здорова...
Знаю-знаю: это не легко:
Ну-ка пей! -)) - уважь труды коровы...

Я вчера ошиблась этажом
В здании тридцатой гор.больницы.
Ночь... Гроза... И первый майский гром:
(мне сегодня слишком плохо спится)

Автор: Весна

В тот день отец Евгений отпевал двенадцатилетнюю Любу. На вид ей можно было дать лет восемь, не больше. Личика маленькой и хрупкой девочки почти не было видно среди моря ромашек – она их очень любила при жизни. А рядом с ней в гробике лежал старый и потрёпанный плюшевый мишка…

Отцу Евгению уже не раз приходилось отпевать детей. Всегда это было очень тяжело. И он с трудом подбирал слова, пытаясь утешить родителей.

Но сейчас ему было как никогда больно. Невыносимо. Отец Евгений отпевал свою самую любимую прихожанку.

Борясь с подступающим к горлу комом, он с трудом пел: «Со святыми упокой». И держался лишь потому, что знал: Любочкина душа сейчас правда Там. Со святыми, с ангелами, с Богом.

***

Эта семья появилась на приходе четыре года назад. Илья, Марина и их трое детей: маленькие близнецы Паша и Петя и восьмилетняя Люба.

На старшую девочку все сразу обратили внимание. Даже не потому, что она заметно хромала, а лицо её портила заячья губа. Она вела себя не как другие дети. Любу совершенно не интересовала шумная ребятня, которая устраивала на подворье какие-то игры. Она не пыталась с ними познакомиться и даже как-то сторонилась. Зато она постоянно возилась со своими братишками и внимательно следила, чтобы никто из детей их не обидел. А если это случалось, испуганно закрывала собой малышей и тихо говорила:

– Пожалуйста, не надо.

Еще она часто подходила к родителям, брала за руку то одного, то другого, прижималась и заглядывала в глаза. Как бы спрашивая: «Вы меня любите?» А те с ласковой улыбкой гладили её по голове.

Позже отец Евгений узнает, что совсем недавно Илья и Марина взяли Любочку из детского дома.

Пете с Пашей тогда было девять месяцев.

***

Родную мать Любы Нину лишили родительских прав.

Когда-то она была дворничихой-алкоголичкой. А потом её выгнали с работы, и она стала просто алкоголичкой.

В её грязной, пропахшей табаком и дешёвой водкой однокомнатной квартире постоянно пребывали какие-то мужики и стоял пряный угар. И Нина даже не помнила, от кого из них она однажды забеременела.

Хотела делать аборт, но кто-то из собутыльников сказал, что за детей «много платят» и на пособия можно прекрасно жить.

Всю беременность Нина вела свой привычный образ жизни. И даже не задумывалась, что теперь она не одна.

– Моя мать чего только ни делала. А я вон здоровая как лошадь, – гордо говорила она.

Девочка родилась раньше срока. Крохотная и синяя. Одна ножка у неё была короче другой. Голова, болтающаяся на шейке-ниточке, казалась огромной по сравнению с тощим болезненным тельцем. А её маленькое сморщенное личико было изуродовано заячьей губой.

– Фу, какая страшная, – с отвращением сказала Нина и отвернулась от дочки.

Ей было противно брать малышку на руки, и кормила она ее только потому, что мечтала поскорее выписаться, получить «хорошие деньги» и напиться.

***

У Нины была старенькая одинокая сердобольная соседка, бабушка Вера.

Зная, что та должна родить, она купила на свою крохотную пенсию подержанную кроватку с подушечкой и одеялом, видавшую виды коляску и из своего постельного белья нашила пелёнок.

Будущая мать всем этим мало интересовалась. Бабушка попросила в своём храме у прихожан ненужную детскую одежду и памперсы. Там же она потом ее и крестит.

– Назови её Любовью, – говорила бабушка Вера Нинке. – Будут у нас с ней именины в один день.

– Да какая она Любовь, с такой рожей, – ухмылялась та.

Но согласилась. Просто потому, что ей было все равно.

Поняв, что «хорошие деньги» за ребёнка – это копейки, мать, казалось, вообще возненавидела дочь.

– И зачем я тебя, уродину, только родила, – кричала она со злого похмелья. – Людям показать стыдно.

Она била её по лицу, когда кроха плакала и просила есть.

Та не понимала, почему? Где же её мамочка, которая ей так нужна? Которая должна прийти и спасти? И плакала еще сильнее. Пока ей не сунут грязную бутылку с дешевым питанием.

Люба могла часами лежать в мокрых пелёнках и никто не обращал на это внимания – ни Нинка, ни её вечные гости. И в конце концов, утомленная своим же криком, засыпала.

Со временем она вообще научилась не плакать. А просто смотрела в потолок и ждала. Или укачивала себя, мотая головкой из стороны в сторону.

Она никому не была здесь нужна. И только бабушка Вера, когда были силы, выходила с ней погулять во двор. Или брала к себе домой и пела колыбельные. А когда Любочке был год, подарила ей хорошенького плюшевого мишку. И он надолго станет её верным другом, которому можно все рассказать, уткнуться в него лицом, как, наверное, утыкаются дети в мамину грудь, и заснуть.

Но скоро бабушка Вера умерла. И Люба с мишкой остались одни. Не считая Нинки, конечно.

***

Люба росла, Нина старела. Кавалеров, даже вечно пьяных, становилось меньше. И все чаще она била дочь. Страшно, жестоко – за всё. Вымещая на ней злость за свою неудавшуюся жизнь.

Она била её за разбросанные по квартире бычки и бутылки. За то, что та хотела есть. И кормила и вообще что-то для неё делала только потому, что к ней уже приходила опека. Нина не боялась её потерять, нет. Просто ей как матери-одиночке за Любу копейки, но платили. Била за то, что Люба приходила домой в грязном, разорванном платье. А когда та пыталась объяснить, что её толкнул мальчик во дворе, со злостью говорила:

– Правильно сделал! Не можешь даже за себя постоять!

Любочка правда не могла за себя постоять. А дети ее не любили и смеялись над ней.

– Смотрите, хромая! – кричали они ей в след.

– Страхолюдина!

– Дочь алкашки!

Чуть повзрослев, она уже не обращала на них внимания. Садилась где -нибудь в стороне, под кустом или на лавочке со своим мишкой и что-то ему рассказывала.

А когда была помладше, хотела подружиться, подходила и приветливо улыбалась своими изуродованными губами.

Они тыкали в неё пальцем, ставили подножки. Люба падала, по привычке закрывала голову руками, как делала, когда её била мать, и лепетала сквозь слезы:

– Пожалуйста, не надо!

Потом она так же будет бояться за своих братишек и закрывать их собой от других детей.

***

Удивительно, но в этом аду Люба росла очень хорошей, доброй девочкой. Как будто оправдывая своё имя.

Она старалась угодить Нинке. Как могла, наводила порядок. Накрывала её одеялом, когда та, пьяная, засыпала на полу. И это были самые счастливые минуты в её жизни. Она расчёсывала спутанные, грязные материны волосы и приговаривала: «Ты красивая», – то, что ей самой никто никогда не говорил. Может быть, бабушка Вера, но Люба этого не помнила.

Не видя от матери ласки, она, когда та валялась «бездыханной», ложилась рядом, брала ее руку и обнимала ею себя. И представляла, что мама сама это делает и шепчет ласково: «Доченька, солнышко, я люблю тебя!» Так всегда говорит соседка с пятого этажа тётя Ира своей маленькой Наташе. Иногда она так и засыпала рядом с Нинкой, прижав к себе мишку. А потом наступало утро, и Люба просыпалась от грубого толчка в бок и хриплого: «Воды принеси!»

Иногда, правда, Нинка была с Любой помягче. После первых двух-трех стаканов. Тогда она звала её, брала за плечи, смотрела на неё мутным взглядом и говорила: «Что ж ты у меня такая страшная!» И могла заплакать пьяными слезами.

Однажды Люба увидела, как кто-то из детей подарил своей маме букетик полевых цветов. И та расцвела, обняла, начала целовать белобрысую макушку.

– Если я подарю маме цветы, она тоже, наверное, обрадуется, – подумала девочка, – ведь ей никто никогда не дарил.

Любочка нарвала букет ромашек. Они ей очень нравились – светлые, приветливые, солнечные.

Похожие на бабушку Веру – круглолицую, ласковую и всегда в белом платочке. Такой она изредка смутно всплывала в её детской памяти.

Дома злая с похмелья Нинка отхлестала её этими ромашками по лицу. Из носа у Любы пошла кровь.

– Бутылки пойди лучше сдай, денег нет, а этот веник выброси, – крикнула ей вслед мать и вытолкала за дверь.

Кто-то из соседей, увидев девочку с окровавленным лицом, вызвал милицию. И на этот раз Любу забрали. Ей было шесть лет.

Когда её увозили, она вела себя тихо и даже не плакала. А под курточкой, чтобы никто не видел, прижимала к себе своего плюшевого мишку.

Только тогда, поняв, что произошло, Нина запричитала. Может, из-за тех копеек, которые ей платили. А, может, правда, шевельнулось в ней, наконец, что-то человеческое. Ведь кроме Любочки, её саму никто и никогда не любил.

***

Люба оказалась в детском доме – старом и обшарпанном. Но по сравнению с её квартирой он показался ей чуть ли не дворцом.

Её старую грязную одежду выбросили. Помыли, причесали. Дали чистое. Люба с удивлением гладила подол своего нового платья и не верила, что это для неё.

У неё хотели отобрать мишку – может, зараза какая на нем. Но Люба так плакала, что какая-то женщина попросила:

– Не надо, оставьте, я его постираю.

И погладила девочку по голове. Та сначала пыталась закрыться руками, боялась, что её ударят, но женщина ласково сказала:

– Не бойся, тебя никто не обидит. Тебя как зовут?

Так Люба познакомилась с Мариной.

Марина работала здесь воспитателем. Она очень отличалась от остальных сотрудников детдома какой-то трогательной сентиментальностью.

Она смотрела на всех этих деток, еле сдерживала слезы и хотела всех обнять.

Нет, другие не были злыми. Они тоже были хорошими людьми, но со временем привыкли к детскому горю. И просто делали свою работу.

А Марина привыкнуть не могла.

***

Странно звучит, но Любе нравилось в детском доме. Её почти не били, там были такие же несчастные дети, которым в жизни не повезло. Иногда они, конечно, дрались между собой, порой доставалось и ей. И как и раньше, она закрывала голову руками и просила:

– Пожалуйста, не надо!

По сравнению с домом, её хорошо кормили. С ней занимались, играли . У неё была чистая кровать и игрушки. Но больше всех она любила своего мишку. И часто сидела с ним одна в уголке.

Скучала ли она по матери? Может, да, а может, и нет. Она спрашивала о ней первое время, а потом перестала.

Люба очень привязалась к Марине. Она часто вспоминала, как та первый раз погладила её по голове. Марина всегда гладила её при встрече, разговаривала с ней, но тот, первый раз, был самым удивительным.

А Марине было жалко Любочку. Со временем она заметила, что все чаще думает об этой напуганной хромой девочке с заячьей губой.

***

Как-то за ужином Марина рассказала о Любочке своему мужу Илье.

– Может, заберём? – неожиданно для себя самой спросила она.

– Мариночка, я понимаю, жалко. Но всех же не возьмёшь.

А потом Марина забеременела. Двойней. Ей все тяжелее становилось работать, она много времени проводила на больничном, и они с Любой виделись все реже.

В последний вечер перед декретным отпуском она зашла к девочке попрощаться.

– Ну все, Любочка, ухожу. Расти большая, будь хорошей девочкой… – она замолчала, не зная, что ещё сказать. – Я… Я люблю тебя…

– Пожалуйста, не уходи, – шептала ей в след Люба. – Мама…

А когда Маринины шаги затихли, отвернулась к стене и уткнулась мокрым лицом в своего мишку.

Потом она часто так лежала и плакала.

***

А у Марины родились мальчики – прямо накануне Петра и Павла. И назвали их в честь апостолов. Счастью родителей не было предела. И Марина все реже думала о Любочке.

Но однажды, гуляя с коляской, они оказались у детского дома.

– Мама! – Раздался вдруг знакомый голос.

Марина обернулась. Из-за забора на неё смотрела Люба. И по щекам у неё текли слезы.

Илья положил Марине руку на плечо. Они всё решили.

Так у Любы появилась семья.

Конечно, сначала было непросто, особенно Илье. Ведь чужой человек в доме. Свои ещё маленькие совсем. И постоянная суета.. Они только переехали на новую квартиру.

Но Люба была редким ребёнком, удивительным. Она действительно была ЛЮБОВЬЮ.

Она не верила в своё счастье и, казалось, была готова сделать всё, чтобы доказать новым родителям, что она его достойна.

Она быстро научилась обращаться с братишками и возилась с ними днями напролёт. А они радостно ей улыбались и тянулись на руки. Малыши не видели ни её заячьей губы, ни короткой ноги. Они видели прекрасную старшую сестрёнку, которая их очень любит.

Люба помогала Марине убирать квартиру и попросила научить её готовить. И однажды с гордостью поставила перед папой (ей так нравилось это новое слово – «папа») свой первый приготовленный для него обед – куриный суп. Пересоленный, правда. Но Илья героически съел и очень хвалил.

Они много гуляли и как-то набрели на поляну с ромашками.

– Я так люблю ромашки, – сказала Марина. – Любочка, собери мне букетик.

Девочка нарвала охапку цветов, и Марина обняла её и поцеловала в макушку. Так, как она мечтала когда-то, чтобы сделала Нина.

***

Они стали ходить все вместе в ближайший храм, к отцу Евгению. Там Люба впервые исповедовалась и причастилась. Что она говорила о себе батюшке – неизвестно. Но потом он сказал Илье с Мариной:

– У вас удивительная девочка. Берегите её.

Вечерами Марина читала ей книги. Часто о Боге, о святых. Любе очень нравилось слушать о Христе.

И однажды она спросила:

– А можно я и за маму Нину буду молиться?

– Конечно, можно.

Укладывая спать, Марина обнимала её. Люба с улыбкой засыпала и сквозь сон слышала ласковое:

«Доченька! Я люблю тебя!»

***

Так прошло три года.

Люба ходила в школу. Сначала кто-то над ней смеялся, но потом все привыкли и перестали обращать внимание.

Она не стремилась общаться с другими детьми. Хотя была всегда приветлива и ни разу никого не обидела.

Ей больше нравилось дома, где её все любили. Где её никто никогда не обругал, не ударил и называли красавицей. Она грелась в этой любви, которой так мало видела в жизни. И сама любила – чисто, преданно, благодарно.

Ещё она любила храм и отца Евгения. Она помогала на подворье, ухаживала за цветами, о чем-то говорила с батюшкой. И подолгу стояла перед иконами – что-то шептала…

А потом Люба заболела. Наверное, прошлая жизнь сказалась, и надорвался маленький организм. Она сгорела от лейкоза буквально за полгода. Родители продали машину, квартиру, переехали к родителям, но врачи не смогли ничего сделать.

Люба умерла в больнице. Незадолго до этого отец Евгений её причастил. Она держала за руки Илью и Марину, которых чудом к ней пустили, и слабо улыбалась. С этой улыбкой она и заснула навсегда.
Тихо ушла из неё её чистая детская душа, только в конце отдохнувшая и узнавшая, что такое тепло…

А рядом лежал её плюшевый мишка…

Когда через несколько дней после похорон Марина найдет в себе силы разобрать Любочкины вещи, под подушкой у неё она увидит записку:

«Молитесь, пожалуйста, за маму Нину. И спасибо вам за любовь!»

Елена Кучеренко