События на Украине

Было время, когда журналисты дружно писали о том, как уходят добровольцы на войну. Еще пару месяцев назад желающих повоевать на территории Украины было десятки, потом сотни, тысячи...

Кто-то был уверен в своих силах, кто-то думал, что война — это все равно что поиграть в компьютерную стрелялку, сидя на диване. Теперь пришло время рассказать о том, как возвращаются с войны, как умирают на войне и почему родственники погибших боятся афишировать личную трагедию.

Доброволец из России Андрей Кузнецов. Фото из личного архива
«Точную информацию по погибшим добровольцам из России, воюющим на Украине, вы вряд ли найдете. Разве что в соцсетях можно надергать десяток-другой историй про тех, кто не вернулся с этой войны... А вот детали, подробности гибели бойцов, как доставляли тело героя на родину, как хоронили-поминали — это уже закрытая информация... Большинство скрывают от своих друзей, что их сын-брат-муж-отец погиб на Донбассе. Мы слышали истории, когда на похоронах того или иного бойца его родственники на кладбище выкладывали легенды про «тяжелую продолжительную болезнь», «травму на работе-отдыхе»...», — сразу предупредили меня те, кто сегодня сколачивает бригады добровольцев на фронт на территории РФ.

…Вернемся в недалекое прошлое.

…Три месяца назад. Славянск. Первые погибшие ополченцы. Все они были местными жителями, гражданами Украины.

Об их семьях снимали полноценные телесюжеты, газетчики посвящали погибшим героям полосы.

Тогда мне в память врезалась одна история. Про отца десятерых детей из украинского города Стаханова.

Доброволец "Камчатка"
Вот какие слова написали о нем в местной прессе: «Карханов Виктор Владимирович не дожил всего один день до образования Новороссии. Но его дети будут жить в новой стране. Он погиб за будущее счастье детей, защищая свой отчий дом от карателей. Отец десятерых детей и еще одного не рожденного взял оружие в руки, чтобы воевать против фашистов, не желая видеть свою родину в рабстве. Не пьющий, работящий и любящий детей — так отзываются о нем близкие и друзья. Его не стало, а ребят нужно поднимать. И нужна, конечно, помощь».

Помощь семье оказали в первые дни.

Волонтер Дмитрий Бабич (справа) с добровольцем Балу
А через месяц о них забыли.

Мы связались с дочерью погибшего, Викторией.

— Наш папа с первых дней, когда стали рушить памятники Ленину, взялся охранять эти памятники, потом обеспечивал порядок на митингах. Вступил в Донское казачество. Когда пришел Стрелков, папа вступил в ополчение и воевал за идею. Жили мы как обычная семья, учились, росли. Отец был инвалидом 3-й группы — в детстве получил серьезную черепно-мозговую травму. Но, несмотря на болезнь, продолжал работать. Он хотел, что бы мы ни в чем не нуждались, были одеты, обуты, накормлены, и не хуже, чем в других семьях. Когда начались боевые действия, мама говорила папе, что пора уезжать в Россию, ругалась, если с ним что случится, на кого останутся дети. Но папа категорически заявлял, что никуда со своей земли не уедет. И со словами: «Я буду воевать за своих детей», — ушел в ополчение. Вскоре погиб... Зачем? Ради чего?

Погибшие добровольцы из России, воевавшие на Донбассе
Тогда мне показалось, что дочь винила отца.

И таких, как эта Виктория, немало.

...10 июня Ольга Королева из Липецка узнала о гибели своего сына Дмитрия. Ему было 22 года. Самый молодой на тот момент доброволец. И позывной у него был соответствующий — «Малой».

— Мне позвонил человек, представился Евгением, сказал, что он представитель ДНР. Оповестил, что Дима погиб во время бомбардировки Донецкого аэропорта. Тело его успели вынести. Я спросила, как можно забрать тело Димы, Евгений перебил меня: «Не произносите слово тело, «груз», и только «груз», разговоры могут прослушиваться, и лишние проблемы нам не нужны». Тело мне привезли 12 июня ночью в кустарном цинковом гробу, никаких сопровождающих, кроме водителя катафалка, не было. Гроб не открывали. Фото сына лишь показали. Водитель передал его паспорт, в котором находился железнодорожный билет до Ростова, а также 30 тысяч рублей на организацию похорон. Вот и все... А теперь скажите, пожалуйста, хоть кто-то из добровольцев вернулся домой? Или хотя бы позвонил? Есть шанс оттуда вернуться? Или это билет в один конец.....

«Пять суток я не мог забрать тело сына из морга»

В соцсетях есть страничка «Мемориал памяти погибших добровольцев». Она создана специально для тех близких, которые потеряли своих родственников. Многие из них о смерти родных узнают именно оттуда.

— Нам звонят близкие пропавших на Донбассе, спрашивают: «На фото наш сын. Как его найти?» У нас нет ответов на эти вопросы, — рассказывают организаторы «мемориала». — Мы собираем данные, которые приходят к нам с фронта. Проверить достоверность информации порой нет возможности. Один раз даже ошиблись. Человек оказался тяжело ранен, а нам прислали его фото как погибшего.

Порядка сотни имен погибших добровольцев и ополченцев собрано на этой страничке.

Я обзванивала, писала родственникам этих людей.

На общение никто не соглашался. Ни один из полусотни опрошенных.

«Прошу вас, не пишите имени моего сына, — чаще всего отвечали люди. — Кому это надо?. Нам еще жить в этой стране».

Некоторые и вовсе отрицали причастность погибшего к событиям на Украине: «Он умер своей смертью, в Донбассе не был». — «В 26 лет?». — «Его собака укусила, заражение крови началось…».

Держал паузу и Анатолий Ю. Из Можайска. Хотя в соцсетях не скрывал, что не дождался сына с войны.

Через неделю мужчина ответил мне сдержанно: «Вот ссылки на материалы, интервью, там все описано, как погиб мой сын. Дополнительно могу только сказать, что похоронили Лёшу и его друга Сашу с воинскими почестями».

Перехожу по ссылкам. Читаю подробные воспоминания очевидцев, как и почему погибли тридцать с лишним добровольцев при отступлении из Донецкого аэропорта в конце мая. Основной лейтмотив тех записей — добровольцев подставили, предали, при отступлении ополченцы расстреляли своих по ошибке. Понимаю, почему Анатолий скуп на комментарии.

— Я даже представить не могу, чтобы вам позволили такое написать. И вообще оставшиеся в живых очень боятся за себя... — подытожил собеседник.

Тем не менее через пару дней Анатолий неожиданно вышел на связь.

— За прошедшее время я много общался с теми, кто находился на Донбассе. Это ребята из России и Армении. Кстати, в составе ополчения около 200 армян… Вам интересно, как я искал своего сына? Тело Леши я не мог забрать из Ростова в течение 5 суток. И благодаря представителям Донского казачества — во всяком случае, так они представились, имен не назвали — и совету десантников мне удалось забрать тело из ростовского морга.

— Как вы узнали о гибели сына?

— О смерти сына узнал из газет. Опознал его по фотографии из морга — этими кадрами тогда был весь Интернет забит. Найти его тело я пытался официальным путем. 20 мая сделал запрос в МИД. Ответ пришел спустя 2 месяца.

«Добрый день! Ваше письмо, адресованное в МИД России, рассмотрено. 18.07.2014 г. состоялся телефонный разговор с «Денисом», упомянутым в Вашем письме, который подтвердил информацию, что тело Вашего сына — Алексея Анатольевича — было направлено в северокавказский военный госпиталь. Оказать помощь в поиске тела Вашего сына на территории России Генконсульство не может. С уважением, С.Крамаренко».

— Я тогда звонил и в Администрацию Президента, но оттуда меня переадресовали в Министерство обороны, где заявили: «Раз он не военнослужащий, то вопрос не к нам». В ФСБ тоже сказали, информацией не располагают. И в таком неведении я пребывал пять суток. Когда через десятые руки узнал, что тело сына в морге Ростова, попытался прорваться туда. Но меня почему-то не пустили. Только благодаря помощи простых людей я смог с почестями, через 13 дней после гибели Леши, похоронить сына в открытом гробу. И это, наверное, чудо, потому что даже следов тления и запаха не было. Как будто уснул...

— Как тела погибших доставляют на родину? Кто за это отвечает?

— По моим сведениям, всех погибших россиян доставляют на родину, в Украине никого не оставляют. Вроде добровольцы подписывают с кем-то договор, по которому они могут рассчитывать в случае гибели на доставку тела в Россию, в случае ранения — на переправку бойца в российский госпиталь. Но подтвердить достоверность этой информации я не могу. Так что если кто-то не может найти своего близкого, пропавшего на войне, можете обращаться в морг Ростова. Туда доставляют всех. Другое дело, как мне было сказано представителями Донского казачества, погибшего могут кремировать там же, даже без опознания, чтобы лишний раз не заморачиваться поисками родственников.

В завершение беседы мужчина неожиданно попросил меня:

Если можете, не указывайте фамилию моего сына в материале. И ему и нам нужен покой. Вы не представляете, что мы вынесли в первые дни. Я уж не говорю о семье погибшего Ждановича. У дверей их квартиры и на кладбище круглосуточно дежурили украинские журналисты, выпытывали информацию. Просто дайте нам все это пережить... Никто и ничто не вернет нам наших близких. Будьте милосердны... Да и нашему государству это ни к чему...

«На Украину больше не вернусь. Надо жить дальше»

Здесь, в Москве, мы можем сколько угодно рассуждать о смерти, потому не сталкиваемся с ней так близко, как те, кто сегодня воюет на Донбассе.

Мы связались с двумя добровольцами из России. Было важно их мнение — о страхе перед смертью, о чем думают люди, когда рядом погибают их товарищи, о чем говорят перед боем и что заставляет людей возвращаться обратно, в Россию, не дожидаясь окончания войны.

Андрей Кузнецов. Позывной «Ганс». Родом из Тихвина Ленобласти. 17 июля на своей страничке в соцсети он оставил запись: «Вернулся...».

— На Донбассе я провел почти два месяца. Вернулся обратно, так как получил серьезные ранения — травму колена, контузию, левостороннюю пневмонию. Ну какой из меня теперь вояка?

— И многие добровольцы возвращаются?

— Примерно четверть возвращается — люди быстро понимают, что война не для них. Другие покидают Донбасс, чтобы сделать передышку, грубо говоря, в отпуск. Кто-то уезжает из-за серьезных ранений.

— Поток добровольцев из России на Донбасс сегодня уменьшился?

— Не уменьшился. Подавляющее большинство все-таки выдерживают тяготы военной жизни и служат достойно. Отсев, конечно, присутствует. Отправляют домой людей, склонных к нарушению дисциплины, пьянству или по состоянию здоровья. Сталкивались с мародерами, при мне поймали насильника — но эти люди из местных жителей. С ними в комендатуре поступали согласно законам военного времени...

— Вы-то почему отправились на Украину? У вас вроде сын маленький, жена?

— Я не мог больше смотреть со стороны, как погибают люди. Практически никто из моих близких не знал, куда я уехал. Те, кто знал, моей мотивации не поняли. Многие покрутили пальцем у виска, дурачок, мол, за бесплатно рисковать отправился. Гордился мной только мой 5-летний сын.

— Вы служили в том самом известном батальоне «Восток»?

— В батальон «Восток» я попал после контузии, уже не принимал участия в особо активных действиях. Я заметил там, что командование батальона и бойцы искренне верили в свое дело, бессмысленных потерь не допускали. Мне запомнился молодой парень, кореец, с позывным «Ким». Когда я его последний раз видел, он уже представлял собой состоявшегося бойца. Все время улыбался и совершенно не ждал смерти. И вместе с тем оставался совсем мальчишкой, часто просил меня купить в магазине сливочное мороженое.

— О смерти там часто говорили? Может, кто-то из бойцов просил своих сослуживцев в случае своей смерти передать послание родным?

— Лично я таких разговоров избегал. Все всё без слов понимали. К тому же зачастую народ так физически изматывался, что страх смерти уходил на третий план. Да и вообще на войне о личном, о семье расспрашивать особо не принято. Почти все разговоры касались текущей ситуации и личного мнения о ней. Люди разного мнения об этой войне. Хотя понятие дружбы на войне присутствует. Например, в нашей группе не существовало никаких материальных счетов между собой. Ни разу никто не пожалел последнего глотка воды или куска шоколада для товарища.

— Тем не менее все чаще говорят, что на Донбассе среди ополчения возникают разногласия между командирами? Какая может быть здесь дружба?

— Проблемы с отдельными командирами ополченских группировок происходят из-за отсутствия авторитета. Некоторых командиров там не уважают, ни во что не ставят их же подчиненные.

— Как относятся к Стрелкову?

— На войне — негласный закон: о Стрелкове принято говорить либо хорошо, либо никак. Независимо от личного отношения к нему, все понимают, что он необходим как живой символ, лицо ополчения.

— Вернемся к погибшим. Правда, что многие добровольцы намеренно скрывают свои имена?

— Это не удивительно. Люди не раскрывают своим настоящих имен, потому что опасаются за близких. Угрозы со стороны украинских националистов поступают регулярно. Мне до сих пор пишут. На войне каждому человеку присваивают позывной. Как правило, это прозвище, которое парню придумали еще в детстве, или позывной достался человеку по прошлым местам службы. У кого не было позывного, придумывали. Например, один боец нашей группы каждую свободную минутку пытался вздремнуть. За что получил позывной «Барсук». Сказать сослуживцу свое настоящее имя, значит, показать свое доверие. Но общение по именам почти не присутствовало.

— Как оповещали родственников добровольцев о смерти их близкого?

— Не отвечу на этот вопрос, не в курсе. Точно знаю, что погибших переправляли специальными транспортными колоннами, как положено, в цинке. Все эти манипуляции с телами производили в донецкой и луганской больницах.

— Вы уехали из-за ранения, но вам предлагали остаться?

— Поступало предложение пройти лечение на Украине, но я отказался. Если честно, хотел домой побыстрее. Претензий ко мне по этому поводу не было.

— Вылечитесь — и обратно?

На Украину? Нет, точно не поеду. Для меня война уже закончилось. Надо жить дальше, работать, растить сына. Теперь я точно знаю, как воспитать его правильно.

«Из 150 добровольцев, прибывших со мной, осталось 30»

Мой второй собеседник все еще на Донбассе, потому просил не называть настоящего имени.

— Мой позывной «Камчатка». Нахожусь в Донецке, — начал беседу молодой человек.

— Вы давно уже в ополчении?

— Я не в ополчении. Иначе мы называемся. По местным меркам, не так уж долго — два месяца. Но за это время столько всего произошло, целая жизнь...

— Многое поменялось с того момента, когда вы приехали?

— Многое. Когда я приехал, то увидел децентрализованную, слабо вооруженную махновщину. Сейчас это мощная армия.

— Не возникало мысли уехать обратно?

— Нет. Изначально я ехал сюда и понимал, что останусь здесь до конца. Хотя из 150 добровольцев, с кем прибыл, осталось 30. Большая часть уже вернулась в Россию. Многие уехали в июне, после боев под Снежным. Испугались минометных обстрелов. Не все смогли выдержать ежедневные безостановочные обстрелы. Хотя ребята были с боевым опытом. В основном уехали казаки. У них изначально понтов было выше крыши. А в итоге бежали чуть ли не со словами «нам не любо». С тех пор у нас любимое развлечение — потравить анекдоты про казаков.

— Вы думаете о смерти?

— Думаю только, когда теряю товарищей.

— Многих потеряли?

— Многих. Не до подсчетов. Сотню. А может, уже и тысячу... Я помню Дитриха. Разведчик. Добрый, честный, душевный человек... Фидель верил в Веды и жил соответствующим образом. Душа парень был. Молодой. Чистый. Я бы, не раздумывая, отдал бы жизнь за него. Он погиб под Луганском... Хакас — пэзээркэшник был. Моего возраста, молодой. Еще в лагере вместе тренировались. Православный парень, до буквы исполнял все заветы и других заставлял.

— Они делились с вами сокровенным?

— Люди делятся на войне сокровенным только в минуты тишины или перед тем боем, когда знаешь, что можешь не вернуться.

— Погибших на войне поминают?

— Мы всех вспоминаем добрым словом. Но не поминаем стаканом водки.

— Родным погибших сообщают печальную новость?

— Родным есть кому сообщить. Информацию никто не скрывает.

— Кто-то из тех, кто уехал обратно в Россию, потом вернулся на Донбасс?

— Я знаю, что многие уехавшие все-таки решили вернуться. Но пока еще не приехали. Но добровольцев здесь по-прежнему хватает. В основном они и воюют. Местным уже не доверяют особо. Помните, говорили, что в добровольцы не берут «сомнительных элементов» — судимых людей например. Так вот что я вам скажу — таких здесь полно. Я их называю — люди с богатой судьбой. Скажу вам прямо — в итоге они оказались лучшими боевыми товарищами, как ни странно.

— На стороне украинской армии воюют люди из России?

— Я не видел. Да и с солдатом украинским столкнулся лишь один раз. Пленный снайпер был у нас. Молился постоянно. Маму звал. Доктор нашего отряда подлечивал пленного. Отпустили его в итоге. Но предупредили: «В следующий раз попадешься, руку отрубим». Мы же все-таки вежливые люди.

— Ваши близкие знают, где вы сейчас?

— Я не сообщал родным. Лишнее это. Поэтому вы мое имя не называйте. Я особо не скрываю ничего, но все же...

«Пока сам тела не увижу, не поверю, что погибли»

Дмитрий Бабич — волонтер из Санкт-Петербурга.

На днях вернулся из Донбасса.

Вот что поведал Дмитрий о свое последней поездке и о том, как доходит информация о погибших до родственников.

«Наш гуманитарный груз сопровождал доброволец из Москвы Дима с позывным «Малыш Балу». Высокий, худой, вечно в кепочке и джинсах. За плечами этого человека десятки, если не сотни спасенных жизней.

Первый раз я с ним познакомился чуть больше месяца назад. Дима тогда был в штатском — длинный, худой, в извечных джинсах, в болтающейся разгрузке на голое тело, с постоянной кривой усмешкой на небритом лице. Он производил, мягко говоря, несерьезное впечатление. Кто-то из приехавших с нами даже принял его за наркомана. Мы с ним практически не разговаривали. Но я становился невольным слушателем его переговоров — телефон у Димы никогда не замолкал. Складывалось впечатление, что он нужен всем. В какой-то момент я начинал понимать, в каком аду постоянно находился этот усталый, невыспавшийся человек.

Когда мы прибыли в Донецк, Балу приехал к нам навстречу на простреленной машине.

— Это у меня уже третья машина, — пояснил Балу. — Вторая получила выстрел гранатомета под жопу. Еле уехал. — На мой вопрос, как же ты выжил, Балу ответил:

— Я родился в рубашке. Одна московская святая меня благословила. И каждый раз, когда должно произойти что-то ужасное, я засыпаю. Через несколько секунд просыпаюсь, когда уже все кончилось, — целый и невредимый. Так и тут — за пару секунд до взрыва я просто заснул. А после взрыва очнулся и на оставшихся в целости двух колесах уехал!

В какой-то момент я заметил, что на Балу нет лица. Ведет себя странно.

— Извините, я сейчас несколько не в своей тарелке, — вдруг бросил Дима. — У меня друзья только что погибли.

Я не стал его больше ни о чем спрашивать.

Телефон его не умолкал. Вот какой разговор я запомнил:

— Я точно ничего не знаю, — кричал Балу в трубку. — Пока сам тела не увижу, ничего не скажу. Да, наша разведгруппа выдвинулась в «зеленку». За ними, кто-то видел, пошли укропы. Из наших только один раненый в живых остался. Но я пока тел не видел. Командир там все сам перепашет, но найдет — это его близкие были...

Потом другой звонок. На том конце провода рыдала женщина. Громко, даже я услышал. Насколько я понял, это была жена одного из погибших ополченцев. Балу сказал ей то же самое, мол, пока тела не увидит, будет считать, что никто не погиб. Следом — еще один звонок — снова рыдающая женщина. Он ей говорит:

— Да живой твой, да. Живой остался. Ранен, но не смертельно. Поправится. Ребята его оттащили, он уже в больнице прооперирован. Все хорошо будет.

Потом Балу позвонили из лагеря беженцев. Сообщили, что пришла информация о том, что расстреляли 10 автобусов с беженцами, которые направлялись из Луганска. Почти никто не выжил. А в лагере многие ждали родственников на этих автобусах. Поднялись дикий плач, вой, истерика по всему лагерю.

Балу орал в трубку: «Найдите мне того, кто это сказал, я сам его расстреляю».

Это я вам рассказал примерно полчаса из того, что происходило.

Балу в таком режиме живет постоянно.

Наверное, так узнают о погибших на войне...»

«Как искать родных человека, если известен только его позывной?»

Несколько недель назад в Интернете появилась информация, что в России создается фонд помощи семьям российских добровольцев, погибших на Донбассе.

Мы связались с руководителем проекта Анатолием Несмияном:

— Фонд помощи мы организовали, но оказалось, что там не так все просто. Сложности возникли сразу — невозможно найти семьи погибших. Многие люди, которые пошли на фронт, сразу взяли себе псевдонимы. Большинство из них не предупредили своих близких о том, что отправляются на Донбасс. Никаких адресов и фамилий они не называли даже командирам той части, куда попали. Учета личного состава по погибшим нигде нет. Раньше середины августа проект не запустим. Конечно, нам звонят родственники, знакомые пропавшего человека. Но мы даже не можем определить, на войне пропал мужчина или нет. Если удастся найти точные данные о погибших, мы опубликуем счета семей.

— Разве при отборе добровольцев не спрашивали их данные?

— При отборе, возможно, и спрашивали. Но уже на месте, если человек сам хотел, он рассказывал о себе. Если не возникало такой необходимости — молчал. Учета вновь прибывших не вели. Это же не армия, где есть учет личного состава, кто уходит из подразделения, кто приходит. На Донбассе все упрощенно. И как искать родных человека, у которого позывной «Хмурый», если мы даже не знаем приблизительно, из какого он города. В этом случае придется опрашивать его сослуживцев, которые, может быть, скажут, откуда родом погибший. Потом придется работать по городу, что тоже непросто. Мы понимаем, что не сможем всем помочь. Но если охватим 10–30 семей, уже удача.

— Выходит, родственники тоже не смогут найти пропавших?

— Тоже не смогут. Это проблема не регулируется ни властями, ни законодательствам...

— Ну вы же с кем-то из родственников погибших уже общались?

— Недавно в Питере прошла панихида по погибшим в Донбассе. Собралось порядка 10 родственников. А погибших — около 15 человек. Кто эти пять человек — неизвестно. Даже не знали, кого поминать. Установить имена всех погибших на войне будет очень сложно, на это уйдет много лет. И я не испытываю особых иллюзий, что нам станут известны все имена. И закон о соцгарантиях семьям погибших тоже никогда не примут. Россия не признает добровольцев участниками боевых действий.

...Два месяца назад я общалась с неким Дмитрием. Он рвался на Донбасс. Но его не приняли в добровольцы.

— Не хочется встречать старость безыдейно, — рассуждал тогда мужчина. — Я давно уже подал заявку в добровольцы, но ответа все нет. Мне дали понять, что в первую очередь на войне нужны люди определенных профессий, с нужными спецнавыками. Сейчас я пытаюсь связаться со своими друзьями, которые ушли воевать, но не получается. Многие удалили свои странички из соцсетей или поменяли данные. Придумали себе новые имена. По приезде в Украину сразу выбросили сим-карты, большинству из них посоветовали не афишировать, что они из России, поэтому ребята представились белорусами. Вот только как их теперь искать, если даже родственники моих приятелей ничего не ведают об их судьбе?..

Ирина Боброва